ДА БЫЛ ЛИ МАЛЬЧИК?!

ИРИНА САМАХОВА

Страсбургский правозащитный суд наверняка намается с этим делом из России: трудновато будет европейцам понять, как можно было приговорить к ссылке трехлетнего ребенка, а теперь в судебном порядке отказывать этому человеку в праве на статус репрессированного и компенсацию ущерба.

  • Недавно этот человек доказал в суде, что никакой он не Носиков, а Тайлаков, и даже сгоряча получил новый паспорт, но потом был вынужден отступить на прежние позиции – ведь Егор Тайлаков, в отличие от Георгия Носикова, никогда не учился, не служил, не женился и не был автором нескольких десятков изобретений. Единственное, что успел тот давний Егорка – это “оказать сопротивление при задержании”, когда в марте 1930 года несколько вооруженных мужчин ворвались в дом расстрелянного накануне “врага народа” Михаила Тайлакова, чтобы выполнить приговор “тройки” относительно его семьи – конфисковать имущество и отправить жену и детей в ссылку. Малыш так громко вопил, вцепившись в юбку матери, что один из оперов схватил его и сильно ударил о косяк.
  • Тяжелое увечье не освобождало воспитанника режимного детского учреждения ГУЛАГа от обязательного труда. Малыш, сидя в темном углу, сортировал прутья для плетения корзин. Если бросишь работу, заплачешь – можно остаться без еды, а то и угодить в карцер. Позднее, когда мальчик встал на ноги, “трудовое перевоспитание” стало более интенсивным. К примеру, дневной нормой для десятилетних детей был кубометр нарубленных и уложенных в поленицу дров. В конце концов подросток Носиков надорвался на раскорчевке леса и перенес две тяжелые операции.
  • ГУЛАГ, как известно, был высокорентабельным сектором советской экономики. Его пленники, в том числе и дети, содержали не только самих себя, но и своих тюремщиков, а в немалой степени и все государство.

    … Сегодняшние российские судьи представляют дело иначе. Из решения Центрального районного суда города Новосибирска от 17.05.1996г.:

    “ …Статьей 1-1 Закона РФ “О реабилитации жертв политических репрессий” в редакции 11.10.1995 года предусмотрено, что считать подвергшимися политическим репрессиям и подлежащими реабилитации следует только тех детей, которые находились вместе с родителями в местах лишения свободы, в ссылке, высылке, на спецпоселении. Судом же было установлено, что Носиков Г.М. находился на воспитании в детском доме. Статус воспитанника детского дома давал право заявителю не только на государственное обеспечение, но и на образование. Ссылки заявителя на плохое обеспечение, нужду, грубость со стороны воспитателей, строгие порядки и ограждение детского дома забором, как на признаки мест лишения свободы, суд расценивает критически, поскольку все учебно-воспитательные учреждения имеют свою территорию, а период времени с 1930 по 1944 годы был сложным по всей стране, так как это были военные годы, с нуждой и лишениями, нехваткой продовольствия и одежды повсеместно, которые коснулись и детских домов.”

    С этим мнением солидаризовались суды всех последующих инстанций, включая Верховный. Один Носиков не может согласиться с тем, что государство, оказывается, не репрессировало его ребенком за кампанию с родителями, а, наоборот, проявляло о нем неустанную заботу.

    К сожалению, ни к какому судебному делу не пришьешь реальный эпизод из жизни Георгия Носикова, который можно было бы назвать “Побег из тюрьмы в тюрьму”.

    … В начале 1942 года Тоинский детский дом, где находился Носиков, был передан для размещения детей из блокадного Ленинграда. Прежних, социально ущербных воспитанников, срочно переправили дальше на север, в Бочарский детский дом Сиблага ОГПУ. Там порядки были еще более суровыми, и Георгий решил бежать. Куда? Обратно в Тоинский детдом, ведь другого мира паренек попросту не знал. Несколько месяцев он копил украденные из умывальника обмылки и с этим ценным грузом в начале мая дал деру на 300 километров к югу. Идти по дороге было нельзя, ведь передвижения ссыльных жителей Нарымского края строго регламентировались, все перекрестки и переправы находились под контролем спецкомендатур. Отловленным беглецам была одна дорога – к зловещему Колпашевскому Яру, откуда уже никто никогда не возвращался. Юный Носиков пробирался по тайге на некотором расстоянии от трассы. В деревни заходил только в сумерках, выбирая стоящие на отшибе бедные домишки. Жившие там одинокие старухи в обмен на мыло давали мальчику еду и ночлег. Он рассказывал женщинам то немногое, что знал о себе. Позднее слухи о беглеце и его приметах каким-то чудом дошли до одной из ссыльных сестер его матери, и ее письмо в детдом впоследствии помогло Георгию найти родных. А пока он добрался-таки до Тоинского детдома. Все лето ребята-блокадники прятали и подкармливали “нелегала”, но осенью его кто-то выдал. Гоша расслабился в тепле под кроватью одной из спален и не услышал, как по коридору протопали кованные сапоги конвоя. Вытащили сонного, связали, бросили на подводу и повезли, как было сказано, в Колпашевскую тюрьму. Веревка была слишком толстой по сравнению с руками подростка, и он сумел ослабить узлы и освободиться. Дождался поворота, соскочил с телеги и рванул через густые кусты. Пришлось пробираться все те же 300 километров в обратную сторону, до Бочарского детдома. Там, к счастью, приняли беглеца и не стали строго наказывать.

    В 1944 году Георгий Носиков был направлен в Новосибирск, в ремесленное училище. С трудом он отыскал мать, больную и сломленную каторгой. Сумел выучиться, стал замечательным инженером-изобретателем. В настоящее время бедствует, как и большинство российских пенсионеров.

    После принятия закона “О реабилитации жертв политических репрессий” Георгий Носиков без особых усилий получил удостоверение репрессированного – у исполнительных органов никаких сомнений по поводу его статуса не возникало. Его судебные злоключения начались только после того, как он поставил вопрос о компенсации. Оказывается, российскому суду предпочтительнее усомниться в существовании репрессированного мальчика, чем заставить государство отдать ему долги.

  • Многократные обращения Георгия Носикова в Конституционный суд не дали результата – суд не хочет возвращаться к однажды рассмотренному вопросу. Не заинтересовала высшую юридическую инстанцию и другая проблема, поставленная Носиковым: может ли считаться конституционным законодательное ограничение на размер компенсации, выплачиваемой репрессированным? Формулировка в тексте закона “обеспечение посильной в настоящее время компенсации материального и морального ущерба” уже привела к тому, что пострадавшим от политических репрессий перестали выплачивать даже жалкие крохи. Конституционный суд спокойно закрывает на это глаза.